«Путин должен вмешаться». Правозащитник Владимир Борщев — о репрессиях и поправках в Конституцию

Российские власти в последнее время правозащитников не только игнорируют, но и откровенно преследуют, но Валерия Борщева, возглавляющего правозащитную фракцию в партии «Яблоко», это не смущает. Он рассказал Илье Азару, какой смысл апеллировать к Путину и зачем он вместе с однопартийцами разработал альтернативные поправки в Конституцию, которые никто не стал даже обсуждать.

---

(В сокращенном виде этот материал был ранее опубликован в четвертом выпуске районной газеты «Ленивка»)

— Вы давно живете в Хамовниках?

— Живу я здесь чуть больше 20 лет, но тут и на Арбате раньше жили мои друзья, [директор Фонда защиты гласности] Алеша Симонов и другие, и я бывал здесь довольно часто, поэтому район мною обжитой, родной мне.

Народ здесь своеобразный, например, в нашем доме на Малом Власьевском переулке все здороваются друг с другом, даже с незнакомыми. Да и на улицах довольно интеллигентная обстановка, чем этот район существенно отличается от других. В Хамовниках живут потомки москвичей, переживших весь ужас советской власти, репрессированных. Здесь особый микроклимат, сохраняются традиции и дух старой Москвы. Район как-то противостоит разрушению, происходящему в других районах. 

— А «Моя Москва» и другие действия мэра Собянина не портят Хамовники?

— Портят, конечно! Эта проклятая плитка в зубах навязла, это просто притча во языцех. Ладно бы он клал хорошую плитку, но ее же постоянно меняют.

Еще большая беда, когда рушили старые здания. Это трагедия, ведь Хамовники — уникальный район, и когда идешь по его улицам, ощущается история.

Я был депутатом Моссовета с 1990 по 1993 годы, и мы с [экс-мэром Москвы Юрием] Лужковым активно и бурно спорили [по этому поводу], но когда Моссовета не стало, он почувствовал полную власть, и памятники начали разрушать. Ну а плитка, по-моему, дух Хамовников не испортила. 

— А ваша диссидентская юность прошла не в Хамовниках? Подпольная квартира, где вы жили, не здесь была?

— Нет, это было на окраине Москвы. Я тогда работал пожарным в Театре на Таганке, куда меня устроил Высоцкий с Золотухиным. Но начались «олимпийские посадки», и 8 февраля 1980 года пришли ко мне домой. Меня там не было, я побежал в театр, уволился и, естественно, скрылся.

В той квартире у нас была подпольная типография по изданию религиозной литературы. Там я переплетал молитвословы и другие издания. Весь день сидел дома, а ночью выходил подышать. И ничего, бог миловал.

— В КГБ не знали про эту квартиру?

— Нет. Если бы знали, то пришли бы, ведь около моей квартиры все время стояла парочка как бы влюбленных в ожидании, что я приду. В подпольной типографии я жил недели две, а потом уехал из Москвы, потому что надо было как-то зарабатывать деньги. Красил мосты на «шабашке» под Сургутом. Всесоюзный розыск они редко проводили. 

— Тем более вы как будто сами уехали в добровольную ссылку, в Сибирь. Уехал сам — так и хорошо. 

— Потом дочь с женой уехали к моим друзьям в Краснодар, и я поехал к ним. У меня была борода, огромный рюкзак, дочери я купил надувную лодку, чтобы на море ехать. И вот я шел по Краснодару, забыл название нужной улицы, но помнил, что во время войны было гестапо. И вот я с этой бородой и рюкзаком спрашивал у людей, где тут было гестапо. Один ответил, что на улице Орджоникидзе — сейчас там висит доска, что тут расстреливали людей.

У них же были кампании, поэтому, как Олимпиада кончилась, так и посадки по этому поводу кончились. Мне нужно было куда-то устраиваться — тогда же был закон о тунеядстве. Деньги заработать было можно — на «шабашке» или циклевкой полов. У меня до сих пор хранится ручная цикля. Это довольно тяжелый труд. Друзья обеспечивали работой, но работать было надо — и я сделал бешеную карьеру от пожарника стал корректором в издательстве «Медицина». ГБ быстро отследили, что я теперь там, но повезло на людей — ко мне очень хорошо относились. 

Я участвовал в деятельности Комитета защиты прав верующих Глеба Якунина. Мы с другом ездили на Чусовую, узловую станцию Пермских лагерей, где сидели мои друзья Якунин и Саша Огородников. Был человек, через которого мы передавали продукты, книги и получали от них письма. У них в колонии был капитан Рак, которому они писали на льду у туалета: «Капитан, ты не станешь майором». Он злился и зверствовал.

Я написал об этом материал, передал его на BBC, и Рак стал тише. Даже в те времена предание гласности действовало! 

— Перейдем к современности. Вы заявили, что дело «Сети» становится для общества «доказательством возвращения на государственном уровне практик Большого террора». Настолько все серьезно?

— Разумеется, еще не 1937-й год, мы все-таки сидим с вами и разговариваем, «Новая газета» выходит, но практика преследования и террора, действительно, используется как в 30-х годах.

Что такое дело «Сети»? Мы со Львом Пономаревым занимаемся с первых дней. Их, действительно, серьезно пытали, чтобы они оговорили себя. Это практика Большого террора.

Если обычные ментовские пытки сопряжены были с тем, чтобы человек выдал кого-то, дал какие-то адреса, то тут главное было, чтобы признали вину. В сущности для российского и советского суда это не суть важно — тебе и так дадут срок. И это именно практика Большого террора, когда чрезвычайно важно было добиться того, чтобы обвиняемые признали свою вину. И естественно под пытками. 

— И вымышленные сообщества вроде «право-троцкистского блока».

— Конечно, и вымышленные организации из дел «Сети» и «Нового величия» — яркий тому пример. Я не уверен, что они пойдут на тот масштаб — все-таки не те времена, не те силы, не те люди, но то, что они позаимствовали методику — это факт. 

Важный момент, что ФСБ практически исключается из критики. То, что на Совете по правам человека [его бывший председатель] Михаил Федотов сказал, что следователи боятся расследовать пытки, которыми занимается ФСБ, думаю, стало одним из решающих поводов для его увольнения. Возраст не так важен.

Устанавливается такой порядок, когда заниматься критикой ФСБ и вскрывать их пытки является недопустимым и чрезвычайно опасным. 

Или вот пример. Я недавно стоял в одиночном пикете у здания администрации президента с плакатом в защиту «Сети». Вышла полицейская, я ей дал паспорт, она спокойно все переписала и ушла, а потом прибежал взбешенный фсбшник и начал орать. Вот разница. ФСБ получает особую роль и особое положение, и это тоже один из признаков большого террора.

— В прошлом году участились нападки на всех правозащитников: ликвидировали «За права человека», выносят миллионами штрафы «Мемориалу», не дали президентский грант МХГ, которая раньше на него жила. Что происходит?

— Думаю, это сознательная позиция, направленная против правозащитного сообщества. Пока [председатель МХГ] Людмила Алексеева была жива, и Путин так сказать демонстрировал к ней уважение и пиетет, это несколько снижало давление, а теперь они решили, что правозащитников надо поставить на место, если они себе так много позволяют. 

«Мемориал» решили удушить штрафами, движение «За права человека» просто ликвидировали, причем по дикому обвинению. Этот закон об иностранных агентах — абсолютно несостоятельный, ведь иноагент — это тот, кто занимается лоббированием интересов конкретного государства, как в Америке считается, а у нас им признают любого, кто получает гранты из-за рубежа.

Запугивание и серьезное давление на правозащитников — это определенный этап в нашей жизни. Но мы сопротивляемся. 

— Но ведь правозащитники ничего нового не делали в прошлом году — как критиковали власти, так и критикуют. Мне показалось, что это скорее накат на гражданское общество.

— Да, это общая политика запугивания, конечно. Создание атмосферы страха, которая бы парализовала волю общества.

— Вы написали президенту в письмо о приговоре по делу «Сети»: «Вступая в должность президента, вы давали клятву и по Конституции вы являетесь гарантом прав человека. Ситуация требует вашего немедленного вмешательства. Ваше вмешательство не только возможно, но и необходимо». А какой смысл к нему обращаться?

— Смысл есть. Поскольку он по Конституции является гарантом прав человека, и на нем эта миссия, то он ее либо выполняет, либо нет. Мы пишем, что он должен ее выполнять. И ведь он, действительно, давал поручения, но мы точно знаем, что они не выполнялись и проверки не проводились. Была имитация проверок. 

У нас есть конкретные факты пыток, но прокуратура, когда речь идет о ФСБ, постоянно говорит, что факты не подтверждаются, сразу же их профессиональные навыки ликвидируются.

Я будучи членом подмосковной Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) занимался делом аспиранта МГУ Азата Мифтахова, лично был у него в камере и видел у него на теле следы от шуруповерта. Я был на суде, когда судья дала Азату слово, и он заговорил о пытках, вскочила прокурор и прервала его, сказав, что она протестует.

Мы же хотим представить Путину факты реальных пыток, факты того, как это дело [“Сети”] было слеплено.

— Вы же недавно уже просили Путина о встрече для обсуждения конфликта вокруг выборов в Мосгордуму, но ответа не было.

— Не было. Но понимаете, ведь в данном случае он выглядит нереспектабельно, а не мы. 

— Разве это не из серии «Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка»?

— Нет. Во-первых, если вы читали письмо, то тон там отнюдь не просительный, а довольно суровый. Даже многие говорят, что излишне. Речь идет не об ошибке, а о невыполнении его миссии гаранта прав человека. Если его обманывают и дают ложные данные, а я допускаю, что он по привычке доверяет силовым структурам, то мы готовы дать ему доказательства.

— Путин недавно высказался по «Московскому делу», сказав, что сегодня кидают стаканчики от кофе, завтра будут кидать камни, а потом начнут стрелять. Он явно в курсе политических дел.

— Там он признал, да, что это профилактика, признал, что в курсе, он одобряет и несет ответственность. Но тут совсем другое дело — на бумаге создаются террористические организации, а люди не на бумаге отправляются на большие сроки.

Это создание врагов народа, это система, это определенная веха, и об этом надо говорить. Путин должен вмешаться самым серьезным образом.

— То есть вы исходите из того, что до него можно достучаться, и он может адекватно отреагировать?

— Путин столкнулся с тем, что общество оказывает давление в связи с этим неправосудным делом и тенденцией создавать аналогичные дела как, например, дело «Нового величия». Он может его игнорировать, но как всякий политик, он учитывает эффект давления.

— Он же сам из КГБ, помните это?

— Ну и что? Он опирается на силовиков, но у него сейчас другая миссия. А что касается КГБ, то мы с Глебом Якуниным как-то разговаривали во время перестройки с моими следователем, которого, кстати, взяли в Администрацию президента. Он сказал: «Вот вас Глеб Павлович и Валерий Васильевич, я уважал, а Огородникова терпеть не мог». То есть что-то человеческое бывает [в них], но конечно, у них вполне определенная психология. И потом время такое напряженное и серьезное такое, что эти кампании могут для них обернуться самыми неприятными последствиями.

— А вы удивились активизации гражданского общества в прошлом году? Недавно на пикеты против приговора по делу «Сети» у здания ФСБ вышла почти тысяча человек.

— Нет. Был большой спад после «Болотного дела», но сейчас выходит молодежь, что радует. Например, моя внучка и ее друзья. Пришло поколение, которое не желает с этим мириться, и этот процесс нарастает. Там думали, что после «Московского дела» будет спад, но вот по делу «Сети» опять активность. 

Уровень противостояния может менять степень активности, но то, что оно есть, будет и что оно неугасимо — это очевидно. И я думаю, что [власть] это понимает. 

— На фоне давления на правозащитников был создан Правозащитный центр «Единой России» с Маргаритой Симоньян во главе. Хотя я с тех пор не слышал о нем, но как думаете, перехват повестки возможен?

– Нет, это старая методика. Они и раньше так делали, и из нашей среды люди периодически переходят на ту сторону. Они решают то, что позволено, разрешено и согласовано. Эта имитация не будет иметь силы и влияния, потому что компрометация власти настолько серьезна. Такие номера не пройдут.

— Вы были председателем Антимилитаристской радикальной ассоциации. Недавно писатель Захар Прилепин предложил вписать в Конституцию ядерный статус и сказал: «Мало ли какие люди придут, может, с пацифистскими наклонностями и вдруг захотят резко разоружиться».

— Одно время были даже депутаты с «пацифистскими наклонностями». Эта ассоциация в свое время сыграла довольно большую роль, и антимилитаристкие настроения есть. 

— Но ведь у нас пацифизм после Крыма и Донбасса — это что-то плохое.

— Плохое — это то, чем занимается Прилепин, и то, что талантливый писатель занимается таким грязным делом, — это драма. Конечно, пацифизм в целом сейчас не приветствуется, периодически нападают даже на запрет на смертную казнь. Авторитет страны строится на влиянии и военном вмешательстве в другие страны, как это было во времена холодной войны.

— Но при этом СССР себя называл самой миролюбивой державой на планете.

— Я думаю, что сейчас переломный момент. Если власть проводит лукавую политику, говоря, что мы дескать помогаем другим странам наладить мир и стабильность, то Прилепин прямо сказал, что пацифизм — это зло. Власти придется выбрать, и думаю, она на полное отрицание пацифизма не пойдет. Это было бы слишком.

— Что вы вообще думаете про внесение поправок в Конституцию?

— Они нужны одному человеку. После их принятия это будет другая страна. Да, принятая в 1993 году Конституция имела серьезный изъян, в ней была чрезмерно усилена роль президента, а парламент сделан маломощным, но вторая и девятая главы спасали, на них можно было опираться. 

Теперь президент лукаво говорит, что вторую главу, где записан приоритет международного права над национальным, не тронут, но в другой главе пишут обратное. Идет разрушение самой концепции Конституции и усиление роли президента: он теперь сможет снимать судей, а самое главное, что Госсовет, который не был прописан в Конституции, теперь будет определять направление внешней и внутренней политики. Это усиление исполнительной власти, и ни о каком приоритете Госдумы речь не идет, это все фигурально.

Это укрепление авторитарного государства и ликвидация демократических основ.

— Партия «Яблоко» создало партийную комиссию для подготовки альтернативных поправок в Конституцию. Но их же все равно не примут (разговор проходил в феврале — прим.ред.).

— Нет-нет-нет. Они поставили вопрос, а мы даем альтернативу. Будьте добры, если вы намерены устраивать настоящее голосование, поставить на него и другой вариант, говорим мы. 

Они, конечно, на это не пойдут, но вопрос поставлен правильно: у общества должна быть альтернатива.

— Но предлагая свои поправки, вы легитимизируете идею изменения Конституции. Более правильным было бы возмущаться самим фактом поправок по тем причинам, которые вы описали выше.

— Такой вариант возможен, но он угаснет и будет незаметен в общем хоре одобрения, а наличие альтернативы все-таки звучит. Мы свой вариант разослали в региональные парламенты, мы ставим власть в сложное положение, показываем, что она слышать другое мнение не хочет.

— Но в целом это типично для партии «Яблоко», которая остается системной оппозицией и всегда старается о чем-то договориться.

— Партия «Яблоко» всегда выступала против Конституции, не одобрила ее и в 1993 году.

— Это понятно, но сейчас другие обстоятельства. Слишком системно партия «Яблоко» действует, недостаточно радикально.

— Радикально то, что мы отрицаем эти поправки и предлагаем свои. Это противостояние. Не на уровне бойкота, что тоже возможно, а на уровне альтернативы.

— Но неспроста же у «Яблока» четыре человека в Мосгордуму попало, а независимых кандидатов сняли.

— Кандидатов от «Яблока», которые не прошли, гораздо больше — и Кирилл Гончаров, и Русакова, и Бабушкин и другие. Кирилла Гончарова, у которого все было чисто, не восстановили.

Одного Митрохина вернули, потому что поняли, что слишком уж зашли далеко и решили бросить эту кость. Вы напрасно думаете, что «Яблоко» идет на какие-то договоренности. Это не так.

— Вы раньше возглавляли московскую ОНК, потом были в подмосковной ОНК, но вернуться в московскую вам не удалось. Почему?

— Это вообще-то просто дикость. Я автор закона об общественном контроле, был председателем комиссии. Но меня не включили.

— Объяснили как-то?

— Нет, никакого объяснения не дали. Они подчистили состав ОНК, и там осталось человек шесть-семь, с кем можно работать.

— Я так понимаю, что в деле Магнитского именно ОНК сыграла решающую роль, а при таком ОНК, как сейчас, все было бы иначе?

— Конечно. Они тогда растерялись. Когда мы пришли, я попросил журнал. У меня были копии обращений Магнитского, а в журнале ни одного обращения не было, он был переписан свежей рукой. Потом мы пошли по жутким пыточным камерам. Они хотели изобразить так, что Магнитский умер в камере, и эту ложь нам удалось разоблачить.

Мы когда пришли, то врач Гаус рассказывала, что его привезли из Бутырки, и шел он нормально, но видео нам так и не показали. Врач Гаус говорила, что он кричал, что его хотят убить, а потом стал размахивать кушеткой. Но я сказал, что кушетка должна быть по положению накрепко прикреплена к полу, да и поднять ее даже здоровый человек не может, а еще и размахивать?

Это откровенное вранье. Она вызвала восемь охранников, которые его избивали, и это удалось доказать. Как? Гаус вызвала и психиатрическую помощь, но их не пускали. Мне удалось пройти в скорую помощь, и хотя мне не дали встретиться с врачами, которые приезжали, потом мне позвонил врач Корнилов и подтвердил, что их целый час не пускали. Этот факт был убийственный, они ничего не могли противопоставить.

Завели дело, и в начале оно шло, привлекли стрелочников, но хотя [глава СК Александр] Бастрыкин говорил, что это только начало, потом — бац — решили прикрыть. 

— Что скажете про дело бывшего главы Серпуховского района Александра Шестуна? Не все соглашаются его поддерживать, не считают, что его можно называть политзаключенным.

— Есть однозначный факт его преследования по политическим мотивам. Дело шито белыми нитками. Можно по-разному относиться к его личности, но для меня важен мотив преследования, и то, что он держится героически и стойко.

Честь и хвала ему. На последнем суде, где мы были, его адвокат Карина Москаленко выступила блестяще. Мы не выдержали и зааплодировали ей. Нас вывели из зала суда, но я не жалею, потому что надо было дать понять судье, что она творит.

* — «Сеть» признана террористической организацией и запрещена на территории России