Священник Федор Людоговский о судьбе 59-й школы и проблемах в РПЦ

В здании гимназии Медведниковых (59-я школа имени Гоголя), расположенном в Староконюшенном переулке, дети не учатся с января 2018 года. В мэрии давно объявили, что здание ждет «масштабная реконструкция», которую обещают закончить к 2020 году. Учившийся в этой школе священник Федор Людоговский еще летом забил тревогу, ведь земля в двух шагах от Арбата — это «лакомый кусок для застройщиков». Журналистка Ани Оганесян поговорила с Людоговским о гимназии и религии. Священник рассказал, что думает о сращивании церкви и государства, декоммунизации, законе об оскорблении чувств верующих и причастности РПЦ к разжиганию войны.

— Как вы связаны с 59-й школой?

— Я там учился с 1 по 8 класс, но заканчивал уже другую школу. Мой брат там учился в нулёвке, а моя мама ещё до моего рождения проходила педагогическую практику по немецкому языку.

Сейчас у меня, наверное, несколько идеализированные воспоминания о школе. Учителя, честно скажу, были разные, некоторые с весьма тяжёлым характером и советскими замашками. Среди одноклассников народ тоже был самый разный.

Но многие выпускники говорят, что в Медведниковской гимназии воспитывают не столько люди, сколько стены. Само это здание самого начала XX века производило на нас большое впечатление и оказывало воспитательный эффект.

Тут потрясающая архитектура: великолепный актовый зал, большой спортивный зал, планировка нетиповая. То есть не бетонные коробки, а что-то такое индивидуальное и особенное.

От редакции: в конце лета Мосгорнаследие объявило, что проект реставрации гимназии Медведниковых согласован, работы в двух корпусах начнутся в 2019 году, а в 2020 году в школу вернутся школьники. В основном здании обещают «укрепить и гидроизолировать фундаменты и кирпичные своды, отреставрировать повреждённые участки стен, несущие стальные конструкции, воссоздать карнизы, лестницы, росписи, лепнину, отреставрировать старинные шкафы и металлические ограждения в кабинете физики, актовый зал осветить историческими люстрами, отремонтировать водосточную систему, застеклить мансардный этаж, а фасады выкрасить в первоначальный цвет».

— Что происходит сейчас с 59-й школой сейчас и почему это важно и опасно?

— С 59-й школой не происходит ничего. Это-то и пугает. Здание стоит пустым уже почти год, оно ветшает, что видно невооруженным глазом, и ждет ремонта. Хотелось бы верить, что дождётся.

Опасность вполне понятная и очевидная: если здание простоит так еще несколько лет, то оно может быть признано аварийным. И тогда может быть проведена «реконструкция», что на языке московских чиновников нередко означает снос с последующей застройкой.

— В Хамовниках находится храм Христа Спасителя. Часто обсуждают, что там внутри парковка, проводятся какие-то трапезы элитные. Это нормально?

— Я понимаю, что для внешнего наблюдателя это выглядит диковато, но поверьте: это довольно безобидные вещи в сравнении со многим другим. Вот, к примеру, недавно митрополит Иларион (Алфеев), говоря о грядущей украинской автокефалии, предупредил, что при таком повороте событий верующие УПЦ МП встанут на защиту своих святынь, и тогда может пролиться кровь.

То есть церковный министр иностранных дел, дипломат, фактически шантажирует своих греческих собратьев-епископов возможностью насилия, подстрекает свою паству к подобным методам решения проблем.

Или послушайте, что говорят некоторые священники на политические темы, на темы семейной жизни, отношений между мужем и женой, между родителями и детьми. Где здесь любовь, где здесь христианство?

Так что если кафедральный храм столицы зарабатывает деньги каким-то более-менее морально и юридически приемлемым способом, то это не самое страшное, как мне кажется.

— В вашем районе Ново-Переделкино в этом году появилось метро. Вы благодарны Сергею Семеновичу? И что вообще думаете о нём?

— Мне странно, что все хорошие события связываются в сознании многих людей с именами Очень Больших Начальников, а когда происходит что-то плохое, об ответственности этих начальников говорить не принято.

Собянин – чиновник, который делает свое дело и получает за это зарплату и многие другие бонусы, если выразиться обтекаемо. Метро в Москве строится уже восемьдесят пять лет, его не прекращали строить даже во время войны. Что касается удлинившейся Солнцевской линии, то я, конечно, этому рад. И если в этом есть заслуга нынешнего мэра, то в таком случае я и ему благодарен.

— Каково это вообще современному человеку из Москвы стать священником?

— В какой-то момент в старших классах я решил, что хочу быть священником. Отчасти это было мое собственное, осознанное решение, отчасти — влияние общей обстановки начала девяностых: в стране бандитизм и чуть ли не анархия, а в церковном сообществе это было достаточно романтическое время, когда на подрастающих мальчиков церковные тётушки смотрели и со вздохом умиления говорили: «Ты, может быть, будешь батюшкой или монахом!»

Со временем, находясь внутри церковного сообщества, например, когда я поступил в семинарию, я увидел многие вещи, которые меня не очень порадовали. Но, тем не менее, от своих намерений стать священником я отказываться не стал и в 2008 году стал им.

Сразу после школы я не смог поступить в семинарию, поэтому пошёл учиться на филфак МГУ. А когда уже пошёл в аспирантуру, поступил и в семинарию. До поры до времени я параллельно занимался наукой и учился на священнослужителя.

— То есть ваше желание стать священником осталось, даже когда вас после школы не взяли в семинарию?

— Я стал старше, и если, например, в шестнадцать-семнадцать лет это был романтический порыв, то после университета я ощущал себя молодым специалистом, востребованным учёным, перед которым открыты двери академической карьеры. Но мне всегда хотелось сочетать одно с другим, и до какого-то момента это вполне получалось. Я и сейчас остаюсь научным сотрудником Института славяноведения РАН, но при этом в церкви я карьеры не сделал, да и не особенно стремился, по правде говоря.

— Какие именно вещи вам не понравились в семинарии?

— Это было двадцать лет назад, я учился в семинарии «на стационаре» чуть больше года. После университета многое там казалось странным, обидным и бессмысленным. В университете была такая атмосфера, что априори ты достоин уважения. Может, ты не хватаешь звёзд с неба, но ты взрослый человек, ничем себя не запятнавший, и уже поэтому ты можешь рассчитывать на уважительное отношение со стороны преподавателей.

А в семинарии тебе нужно постоянно доказывать, что ты хороший, что ты не верблюд, что тебе можно доверять. И только к 4-му или 5-му курсу, когда ты уже часть этой системы, тебя воспринимают всерьёз. Качество обучения, хотя я и сам там преподавал, двадцать лет назад было не самое лучшее.

Были, конечно, и очень интересные преподаватели. Например, один священник чуть ли не подпольно и при свечах преподавал нам коптский язык.

— То есть речь не идёт о разочаровании в институте РПЦ?

— Тогда я еще не был клириком, я был студентом семинарии. В нашем приходе весьма уважали священников, считали их очень мудрыми, пытались истолковать каждое слово, которое они кому-то сказали. Но когда ты приходишь в семинарию, священнослужители в ней себя проявляют как администраторы средней руки, это немного сбивало с толку.

С воцарением нынешнего патриарха я связывал большие надежды. Когда создавали Межсоборное присутствие, я думал, что начнется новая эпоха. Я много писал тогда на сайте «Православие и Мир».

Но позже стало ясно, что РПЦ становится частью репрессивного государственного аппарата. Например, когда случилась история с Pussy Riot.

— Не уверена, уместно ли сравнивать политическую партию и РПЦ, но всё же после истории с Pussy Riot не было желания «выйти из церкви», ведь изменить её едва ли возможно?

— Тогда, в 2012 году, у меня не было желания выйти и куда-то уйти, но было чувство жгучего стыда, горечи и разочарования. Теперь на многие вещи я смотрю иначе.

Выйти – да, можно. Но куда идти? К «истинно православным»? Перейти в другую конфессию? Мне кажется, решение нужно искать в какой-то иной плоскости. В какой именно – пока что не понял. Но надеюсь понять.

— Закон об оскорблении чувств верующих. Как это вообще возможно?

— Это возможно в том случае, если, во-первых, в обществе есть на это запрос, во-вторых, церковь нуждается в материальной и юридической поддержке государства, в-третьих, государство нуждается в церкви как в идеологической опоре. Все три условия соблюдены? Ну тогда не следует удивляться, что подобная дикость возможна.

— Кстати, православный активист Дмитрий Энтео, который яростно боролся с Pussy Riot, теперь встречается с Алёхиной, и его выгнали из его движения «Божья воля». О чём нам говорит эта история с позиции священника?

— Да ни о чём, в общем-то. О том, что молодость берёт свое. Любви все партии покорны. И это прекрасно!

— Что вы думаете о сращивании церкви и государства?

— Опыт показывает, что Русская православная церковь не может жить самостоятельно. Февральская революция: синод, ещё вчера молившийся за императора, приветствует временное правительство; то же самое с большевистским переворотом. В девяностые годы церкви можно было бы развернуться, показать себя с другой стороны, но к чему мы пришли, к тому пришли.

Можно говорить, что церковь – под контролем КГБ. Наверное, так и было. Но не в этом даже дело, а в том, что массовое сознание мирян и священников не может отстроиться от государства, не может лишить себя этой опоры. Получается, что церковь — для кого-то это трибуна для самовыражения, для кого-то — средство делать свой бизнес, а для кого-то — идеология, которая помогает сплотить людей и их куда-то вести. Но куда-то не туда, куда Христос зовёт.

— В чем эта идеология заключается?

— Идеология всего этого «русского мира», заявления о нерушимом единстве восточнославянских народов – всё это появилось не сегодня и не вчера.

В наши дни один из людей, начавших говорить на эти темы во всеуслышание, — это нынешний патриарх. В конечном счете такая идеология привела в том числе к войне с Украиной. В этом вина церкви тоже есть.

— Если сравнить с началом девяностых, поменялись ли прихожане?

— Очень многое изменилось: страна, люди, поколение сменилось. В начале девяностых не было гонений на церковь, была романтика — что мы делаем что-то необычное, что-то несколько недозволенное, что у нас свой, особый мир. Люди очень радостно варились в этом супе. Я мало видел приходов, но там где я был, в храме Всех святых в Красном Селе, — там была творческая и техническая интеллигенция, ну и разные другие люди, конечно. Были дети и молодежь.

Сейчас в храме Илии пророка в Изварино, где я служу, народу мало, молодежи немного, практически её нет.

Я в этом храме пятый год, кое-какая молодежь там была — а теперь её не видно. Приходят люди разных профессий, есть учителя, психологи, сотрудники аэропорта «Внуково», который находится неподалёку, бизнесмены, а также, конечно, простые бабушки. Очень милые, кстати.

— Это общая тенденция, что люди мало стали ходить в церковь?

— У меня мало статистики, но я могу сказать, что многие из тех, кто пришли в церковь в конце 1980-х – начале 1990-х, появляются в храмах реже. С другой стороны, постоянно приходят новые люди. Заменяют ли одни других — не знаю, но постоянного потока-притока нет точно, количество народу точно не увеличивается.

— Вы согласны с тем, что многие люди верят в бога, но не в РПЦ?

— Если эту формулировку использовать как метафору, то да, потому что верить в РПЦ – это как-то излишне. Поколение моих прадедов относилось к церкви с опаской, но в домашних условиях сохраняли веру. Сейчас немало людей, которые считают себя христианами, но к РПЦ относятся без особых симпатий. Чётких критериев того, кто православный, а кто нет, не существует.

По моим оценкам, 1-2% населения постоянно ходят в церковь, знают, зачем и почему они туда пришли. Многие другие крещены, считают себя православными, но в церковь не ходят, а иногда и в Бога не верят, как они сами признаются.

— Должна ли церковь привлекать прихожан, пиариться?

— Я во времена романтической юности думал, что вот приведу человека в храм, покажу ему, что это такое. Но спустя годы я понял: вот я привёл кого-то в храм, он теперь знает, чего нельзя делать, а что можно, вот он исповедуется, причащается. Но дальше-то что? Человек просто ходит по кругу годами, и ничего не происходит, он оказывается в состоянии фрустрации, говорит, что Бог ему не помогает. Как меняется он, его жизнь, его отношения с Богом? Чаще всего оказывается, что никак.

Если РПЦ рассматривать как организацию среди прочих организаций, то она могла бы себя «пиарить». Если бы создавались детские дома, не такие, где все в чёрных платках, а где проявлялась бы обычная человеческая забота.

Если бы церковь творила дела милосердия, тратила имеющиеся в её распоряжении деньги хотя бы на поддержку пожилых священников, поддерживала своих же вдов и сирот, и так далее. Здесь огромный простор для деятельности, где себя можно «пропиарить», но этого практически нет.

С начала девяностых годов у нас ведутся баталии о церковнославянском языке как языке богослужения, многие говорят, как они любят церковнославянский язык. Но это одни лишь слова! Церковь могла бы профинансировать исследования в этом направлении. Я участвовал в подготовке словаря современного церковнославянского языка: коллектив из не самых плохих ученых пытался получить гранты от государства. РПЦ в этом не участвует совсем.

— Что вы думаете об автокефалии Украинской православной церкви?

— Мне кажется, рассуждения о каноничности и признании не важны для христианства. Но если людям это важно, то пусть у них все получится. Пусть туда войдёт непризнанный пока что Киевский патриархат, УАПЦ, пусть кто-то войдёт из Московской патриархии, пусть не будет на них давить Москва.

Как Христос говорит: где двое или трое собраны во имя моё, там я посреди вас. Он не говорит о том, что должны быть подписаны какие-то бумаги, проставлены печати – но если людям нужны печати, то пусть так и будет.

— Вы написали пост про политических заключённых, например, про Олега Сенцова. Почему церковь не заступается за них?

— Думаю, тут все достаточно понятно – с одной стороны. С другой стороны, важно определить, что мы понимаем под церковью. Патриарх, епископы, другие официальные лица молчат, но они — чиновники, которые являются частью государственной «элиты».

Однако мне хотелось бы верить, что церковь — это и рядовые священники, а главное — миряне. Беда нашей церкви в том, что мирян в нашей церкви не замечают. А ведь они и говорят, и пишут, и действуют.

— Может, кто-то из священников хочет заступиться, но положение не позволяет?

— Нельзя сказать, что все молчат. Например, когда Лида Мониава, одна из создателей московского детского хосписа, написала патриарху письмо с просьбой заступиться за Pussy Riot, я и многие мои знакомые подписали это письмо. Есть священники, которые говорят о подобных вещах, но их голос, к сожалению, не очень слышен.

— А с приходом другого патриарха что-то в этом смысле может измениться или это неотъемлемая природа РПЦ?

— Трудно сказать. Ведь новый патриарх не прилетит с Марса. Мы не знаем имени следующего предстоятеля, но мы точно знаем, что это всем известная фигура. Невозможно себе представить, чтобы это был молодой епископ из глубинки. Нет, это будет человек, который уже десятки лет в этой системе, давно стал её частью, участвовал реально или хотя бы формально в принятии важных решений.

Так что на резкие перемены ни в церкви, ни в государстве я бы не рассчитывал.

— Нужно ли выносить Ленина из мавзолея и вообще не пора ли провести декоммунизацию?

— Мне кажется, что значение мавзолея преувеличено. А вот декоммунизацию, люстрацию и тому подобные вещи нужно было сделать в 1991 году. Но этого не было сделано. Возможно ли это сейчас? Не знаю. Даже не уверен, что сейчас это было бы осмысленно.

Но пока на Лубянке во всем известном здании вместо ФСБ мы не увидим музея советских репрессий, то вряд ли можно будет говорить о каких-то перспективах для страны.

— Путин ведь христианин? Возможно ли вообще руководителю страны вести себя по-христиански? Грубо говоря, подставить вторую щёку после удара по первой?

— Чужая душа – потёмки. Но насчёт щеки Путин сам ответил совершенно ясно: «А вот Борис и Глеб хотя и святые, но страну отдали без боя. Просто легли и ждали, когда их убьют. Это не может быть для нас примером».

Может ли и должен ли руководитель страны, если он христианин, вести себя по-христиански? Думаю, что он по меньшей мере должен всеми силами к этому стремиться.

Необязательно распускать армию, но всеми силами избегать военных конфликтов, искать союзников, а не врагов, предполагать добрые намерения у других государственных лидеров — как и у собственных граждан, демонстрировать добрые намерения по отношению к иным народам, странам и культурам.

Это, думаю, вполне возможно. Было бы желание.

— Вы недавно проводили вебинар о том, как избавиться от бессмыслицы в своей деятельности и перейти к осмысленной жизни. Можете рассказать – как?

— Общий смысл в том, что надо быть честным с самим собой. Если ты видишь, что жизнь зашла в тупик, не бойся оказаться с этой проблемой лицом к лицу. В какой-то момент нужно перестать себе врать о том, будто то, что ты делаешь, то, чему тебя когда-то учили, соответствует тому, во что ты сам сейчас веришь. Тогда ты сможешь найти в себе силы и вдохновение для новой деятельности на пользу себе и другим людям.

вопросы : Ани Оганисян

заглавное фото Евгения Фельдмана, «Медуза»

дополнительные материалы:

тексты Федора Людоговского на сайте «Православие и мир»

«Медуза»: монолог Людоговского о том, как он решил освоить новую профессию и стать коучем

«Большой город»: Дневник Федора Людоговского

Федор Людоговский о репрессированных родственниках: аудио