Доктор исторических наук, политолог и зампредседателя партии ПАРНАС Андрей Зубов всю жизнь прожил в центре Москвы, 34 года — в Хамовниках. В его доме искренне переживают за старую Москву, названия улиц, дома и историю, с особым трепетом относятся к традициям, радушно встречают гостей и обязательно машут в окно на прощание. В интервью Наталье Рудаковой Зубов рассказал о слабости Навального, силе Хаски и о том, почему общество перестает ассоциировать свою судьбу с судьбой страны.

— Организаторы Общероссийского гражданского форума, который проходил 8 декабря в Москве, главной его темой выбрали счастье. Я отметила совершенно нетипичную для такого мероприятия лексику вроде «мир в душе», «приступы счастья», «счастливое будущее», «статус, в котором вы были наиболее счастливы». Что случилось с экспертным сообществом? Мы решили все проблемы, но поняли, что несчастны?

— Нужно понимать, что за последние четверть века мы прошли огромный путь от страны строящейся демократии к стране восстанавливающегося тоталитаризма.

Хотя мы пока еще авторитарное государство, конечно.

Большинство людей более старшего поколения прекрасно помнят, что такое коммунистическое тоталитарное государство, они боятся выступить против огромных ошибок власти. В то же время эти люди пытаются сохранять активность и быть заметными. Поэтому вместо того, чтобы подумать о том, как сделать Мосгордуму настоящим городским парламентом, собираются сообщества вроде «Активного гражданина» (проект «Активный гражданин» запущен мэрией Москвы для электронного голосования по вопросам городского развития — прим.авт.).

В московской Думе в 1917 году было 200-250 депутатов, а население Москвы тогда было 1,2 миллиона человек. Посчитайте, сколько их должно быть сейчас (в Мосгордуме 45 депутатов — прим.ред.). Вместо того, чтобы бороться за свободный, властный орган с необходимыми финансами, с правом сбора правильных налогов, общественники занимаются чепухой, говорят о счастье или как в «Активном гражданине» о том, что людей в нерабочее время надо занимать в шахматных клубах. Эти никому не нужные паллиативы по сути прикрывают авторитарную вертикаль.

Городское самоуправление до 1917 года было земским. Только Временное правительство разделило городское самоуправление и земское. Управы принадлежали муниципалитетам, это был исполнительный орган земства, а сейчас они являются частью властной вертикали, даже не городской думы, а мэра.

В некоторых муниципалитетах образовалось действительно самостоятельно мыслящее собрание. Теперь хотя бы на этом уровне нужно уходить от разговоров о счастье и шахматных клубах к действиям.

Нужно попытаться создать новую повестку хотя бы для Москвы. Сопротивление безусловно будет, но тогда нам не будет стыдно за «счастье».

Про маленькую власть

— Насколько реально депутатам добиться хоть какого-то влияния в сложившихся условиях?

— Они могут не только формировать повестку, но даже и где-то контролировать управы (спорный тезис — прим.ред.), особенно если их больше половины. Наши депутаты, если они единомышленники, должны показать, что могут договариваться друг с другом. Я знаю, что с этим есть проблемы.

Это вообще наша российская проблема, когда на троих человек четыре мнения. Так управлять мы не сможем. Нужно многое выносить за скобки, договариваться.

Мы можем выбрать председателя муниципального собрания и потом все вместе добиваться того, чтобы управы подчинялись местному собранию, а общемосковское правительство — городской думе.

Второй момент — это налоги. В старой России земства собирали налог на недвижимость, налог на землю, на производство. Сейчас у людей в Москве нет своей земли, она принадлежит мэрии. Это неправильно, это советское наследие.

В идеале нужно вернуть землю потомкам тех, кто владел ею до 1917 года, и у кого она была отобрана большевиками. Конечно, они не смогут снести торговый центр, но они смогут получать с него деньги. Это была бы идеальная ситуация.

Хамовники – это слобода извозчиков и рабочих, и их потомки станут обладателями огромных состояний, которые в нормальной экономической ситуации, а не при нынешнем произволе силовиков, они могли бы направить в любое производство. А сами бы платили налоги муниципалитету. Тогда деньги были бы и у муниципалитетов, и у города. Поскольку сейчас земля городская, то сами себе платить серьезные деньги они не будут.  

То же самое касается недвижимости. Чтобы получить даже в долгосрочную аренду какой-то флигель в центре, нужно идти на поклон прямо к Собянину. Это же абсурд и восточный деспотизм! Там, где недвижимость осталась с дореволюционных времен, нужно передать ее потомкам владельцев. 

А пока мы находимся в советском государстве, где вся собственность так или иначе национализирована. 

— Москва уже начинает готовиться к сентябрьским выборам в Мосгордуму. Известно, что в Хамовниках от демократов собирается выдвигаться член «Яблока» Сергей Митрохин. Насколько вам интересны эти выборы? Могут ли они на что-то повлиять?

— Участвовать в этих выборах, скорее всего, не буду. Да, я был в числе кандидатов в Госдуму в 2016 году от Центрального округа Москвы, куда входит и мой район Хамовники, но выборы — это тяжелая штука. Этим должны заниматься люди помоложе.

Кроме того, возникает вопрос демократической альтернативы. Во-первых, нам нужно договориться. Мы (партия ПАРНАС — прим.ред.) беседуем с «Яблоком», с Гудковыми.

К сожалению, Навальный недоговороспособен, он абсолютно сам по себе. Он считает, что все должны идти к нему, и другого варианта просто нет.

Очень жаль, потому что раньше мы с ним хорошо контактировали и даже на выборах 2016 года друг друга поддерживали. Он не стал выдвигать никого из своих людей в противовес мне, хотя [юрист-расследователь Фонда борьбы с коррупцией] Люба Соболь очень хотела выдвинуться. Если удастся договориться сейчас, то мы поддержим любых демократических кандидатов — хоть Сергея Митрохина, хоть Дмитрия Гудкова, хоть обоих.  

Беда заключается в том, что власть, зная, что Москва настроена оппозиционно, не допустит никого. Чтобы выдвинуться на выборы, нужно собирать подписи. Это огромные деньги, и при этом очень легко сказать, что в них есть ошибки, потому что контроль над сбором подписей принадлежит вовсе не избирательным комиссиям, созданным партиями, а избирательным комиссиям, созданным властью.

В конце концов есть и другой способ. Вот недавно в Ярославской области мы, в частности, мой сын, участвовали в выборах. Мы устойчиво по опросам набирали 15%, и кандидаты, которым разрешили по округам пойти на выборы, столько и набрали.

Но список «Парнаса» должен были взять три места в законодательном собрании, и за неделю список сняли с выборов, придравшись к полной чепухе.

Власть не намерена делиться своими властными функциями даже с меньшинством. Я не питаю каких-либо иллюзий относительно московских выборов.

Про большую власть

— Как вы думаете, что произошло на губернаторских выборах в Хакасии и Приморье?

— И в Хакасии, и в Приморье, и Хабаровском крае, и во Владимирской области были похожие ситуации. Власть не ожидала скорости, с которой народ перестает ее поддерживать.

Если к ПАРНАСу у нее всегда было отношение, как в врагу, то к представителям ЛДПР и коммунистам там относились как вполне управляемым фигурам.

Путин как человек сформировался в ГДР, где, между прочим, была многопартийная система, но другие партии исполняли роль ширмы при реальной властной вертикали. Что произошло у нас? Люди начали голосовать за псевдопартии, которые сами не хотели выигрывать. Почему? Потому что они озлоблены против власти.

Я знаю, что президентская администрация была озадачена. Вот они и предприняли совсем уж незаконные усилия, как в том же Приморье, чтобы любой ценой сохранить контроль над регионом.

Я думаю, многие в администрации президента думают о том, чтобы отменить выборы или ввести однопартийную систему. При многопартийной системе люди теперь всегда будут голосовать за любые альтернативы «Единой России», самые несимпатичные, потому что ненавистна властная вертикаль.

В этой ситуации нам нужно объединяться и выдвигать реальную живую политическую альтернативу.

В чем слабость Навального? Он выдвигает сам себя. Он хороший, смелый, борется с коррупцией, но мы сейчас находимся в таком состоянии, когда нужна системная альтернатива. Экономика, политика, культура, международные отношения — все должно быть включено. Коррупция – лишь симптом глубокой болезни. Кстати, именно в борьбе с ней местное самоуправление в дореволюционной России сыграло главную роль.

— Когда вы сказали, что у многих появляются мысли уйти от многопартийной системы, я сразу вспомнила, что вам часто приписывают монархические взгляды. Давайте проясним этот вопрос.

— Это полная чепуха. Одна женщина написала на радио «Свобода»: «Зачем вы приглашаете этого Зубова, который призывает побивать камнями за добрачные половые отношения?» Естественно, как историк религии я рассказываю, что в том же Израиле были такие традиции. Но даже сам Христос сказал: «Иди и больше не греши!» Вот и все.

Когда-то меня обвиняли в том, что я хотел, чтобы Гитлер завоевал Россию. Это тоже полный абсурд. Я сказал такое когда-то, когда мне было 17 лет. Об этом тут же донесли в КГБ.

Мой отец был крупный начальник, меня вызвать в КГБ не могли, поэтому жаловались ему (отец Андрея Зубова, Борис Николаевич, организатор отечественного судостроения, начальник управления Министерства судостроительной промышленности СССР, писатель, контр-адмирал — прим. авт.).

Я рассказал об этом как об анекдоте, а использовано это было как серьезное обвинение. При этом я добавил, что нас все равно бы освободили англичане и американцы и все было бы нормально с демократией, а так наступил сталинский режим. Но нацистам я отнюдь не симпатизировал.

Что касается монархизма, то я политолог по профессии, у меня обе диссертации политологические.

И я говорил, что один из вариантов организации будущей России может быть конституционная монархия по типу Англии и Швеции. Почему? Потому то нам надо развести личность правителя и власть.

Властвовать будет парламент или премьер-министр, но символическим главой государства может быть монарх, который никем не правит, но его портрет висит в каждом заведении. Люди будут знать, что есть такое лицо, при этом власть меняется демократическим способом. Это один из вариантов. В нем есть свои плюсы, есть и свои минусы. И это все, что я говорил, приводя в пример Испанию. Но люди, которые хотят создать из меня монстра, говорят, что я сторонник чуть ли не романовского абсолютизма. Это глупости, больше ничего сказать не могу.

— Вы действительно считаете, что люди устали от имперского патриотизма и готовы дружить с Западом?

— Да, это фиксируют и опросы «Левада-Центра». Распад Советского союза, как и любой распад империи, очень травмировал имперский народ. В той же Франции были и попытки покушения на Шарля Де Голля, и алжирская война. Эти вещи легко не проходят нигде. В Англии были большие проблемы с этим. А в Германии потеря империи после Первой мировой войны обернулась нацизмом.

Зачем по большому счету Гитлеру нужны были колонии? Что давал Берег скелетов в Африке (атлантическое побережье в Намибии, где пустыня Намиб встречается с океаном. Юго-западная Африка была крупнейшей немецкой колонией — прим.авт.) немцам?

Но это была идея фикс. Такое было и у нас, но это не говорит о том, что русский народ какой-то имперский, противный. Мы, специалисты по политической психологии, знаем, что это обычное явление. Важно, уметь его пережить и изжить. В 1990-е годы оно постепенно изживалось.

Но Путин стал на нем строить свою политику. Он стал его подпитывать, расцарапывать эти чуть было зарастающие язвы. И Крым далее невероятный всплеск этого имперского чувства.

То, о чем уже перестали мечтать, всколыхнуло всех. А ведь опросы «Левада-Центра» еще в 2011 году показывали, что с нынешними границами России согласны не более 27%. Остальные мыслят исключительно с какими-то приращениями. Кому-то — Украина, кому-то — Казахстан, а кому и все, вплоть до Прибалтики. И последних было около четверти. То есть это все жило, и Путин на этом сыграл.

Страшно говорить, потому что погибло много людей, но это все же прививка, потому что она стимулировала болезнь в менее убийственном масштабе. Люди увидели, что вся империя — это фикция. И история с Крымом ничего не дала, кроме крови, войны, ссоры с соседней страной и внутри семей, да и внутри церковных общин. Все разделилось. И нормальным людям это не нравится.

И здесь же уровень жизни стал резко падать. Люди на своей шкуре поняли, что так поступать нельзя. И все больше людей связывают политику Путина с их увеличивающимися проблемами.

Поэтому сейчас больше половины респондентов говорят, что Путин лично ответственен за то, что происходит в стране. От этого синдрома мы избавляемся. Я думаю, то он уже не повторится.

Я думаю, что эта имперская игра изжита, благодаря политике Путина. Да, всюду есть маргинальный элемент. Он будет и у нас. 8-9% жителей Германии ведь до сих пор разделяют нацистские взгляды.  

Про Хамовники

— Давайте вернемся к малым территориям. Вы всю жизнь прожили в Хамовниках, проводите здесь экскурсии. У вас есть здесь любимое место?

— Я живу здесь не всю жизнь, но значительную ее часть. Когда я родился, мы жили на Краснохолмской улице, которая тогда называлась Народной. Это около Таганки. Потом мы жили на Кутузовском проспекте и на Сущевском валу. В Хамовниках я живу с 1984 года, что тоже немало.

Я всю жизнь прожил в центре Москвы, я москвич. Я бесконечно люблю старую Москву.

Я с бесконечной болью вижу каждую новую утрату, когда пытаются сносить и сносят старые дома вместо того, чтобы их реставрировать. Бесценные здания, такие как дом Аксакова на Сивцевом Вражке, Лужков сносит до основания.

Это тот самый дом, в котором дискутировали Аксаков, Хомяков, Киреевский (основоположники «славянофильства», 19 век — прим. авт.). Я там бывал. Этот дом сносят до основания и строят новодел из кирпича. Только дикий человек может думать, что это то же самое. Тем более, сейчас есть современные методы сохранения деревянного дома. Да, они дорогие, но что делать? За такие вещи надо платить деньги.

За очень многое у меня болит сердце. Конечно, нужно строить и новые хорошие дома, но старая Москва бесценна. Она не была в зоне боев, ее не сожгли после 1918 года. Многое осталось.

Что я больше всего люблю? Люблю Новодевичий монастырь, люблю мои переулки вокруг Плющихи. Надеюсь, что произойдет топонимическая реконструкция и все советские названия поменяют на прежние.

Москва ценна не только тем, что в ней управляет путинское правительство, Москва ценна своим прошлым.

Я очень рад, что сохранено старое название муниципалитета — Хамовники. Улицу Льва Толстого я бы с готовностью переименовал в Теплый переулок, оставив там усадьбу Льва Толстого. Улица Фрунзе тоже в числе наших кандидатов на переименование.

Особенно приятно, что у нас есть Зубовская улица, правда, она не имеет ко мне никакого отношения. Мне это все равно льстит.

— А есть у Хамовников сейчас какое-то лицо? Как бы вы его описали?

— Это хороший вопрос. В нашем «владении» Пречистенка и Новодевичий монастырь. Это один из старейших культурных районов Москвы, вместе с Замоскворечьем, вместе с районом Китай-Города. Это один из самых бесценных кусочков Москвы. Поэтому я бы хотел, чтобы именно это лицо Москвы максимально сохранялось во всех его аспектах с мемориальным досками, воспоминаниями людей, проектом «Последний адрес».

Я очень надеюсь, что наше муниципальное собрание поймет, что лицо Хамовников — это многие столетия московского прошлого (муниципальное собрание это понимает, делает все, что может, но не имеет, увы, полномочий останавливать сносы — прим.ред.). Это все, что связано с послепожарной Москвой. Нужно хранить все это и не давать разгуляться никаким нашим новым «соседям», которые готовы все снести.

Про Конституцию

— В этом году мы отметили 25-летие Конституции. Статью председателя Конституционного суда Валерия Зорькина «Российской газете» люди поняли по-разному. Но там было сказано, что такие понятия как «достойная жизнь» и «свободное развитие человека» так и не получили у нас в стране практического воплощения. На ваш взгляд, нужно ли что-то менять в Конституции сегодня?

— В Конституции заложен принцип социального государства. Это очень важно. Это государство, которое формируется обществом и которое заботится о каждом представителей общества, но и демократии оно не чуждо. В отличие от него либеральное государство предполагает, что люди сами творцы своего счастья.

Социальное государство исходит из того, что у одних получается, а у других не получается. Разные условия, способности. Но все мы граждане и обо всех нужно заботиться. И те, у кого получилось должны заботиться о тех, у кого не получилось. И задача не в частной благотворительности, которая есть и в либеральном государстве, а в организации именно государственной благотворительности. То есть государство заботится о слабых, о неудачниках, помогает им. Естественно, оно не позволяет, чтобы взрослый мужик мог жить на пособие.

Отсюда идеи прогрессивного налога, идея социальной защиты и так далее. Идеалом здесь как раз является Шведское королевство как страна, которая в большей степени применяет эти формы. Да, это нравится не всем, в Швеции немало людей, которые против того, чтобы платить такие налоги, но они просто не до конца понимают этот принцип. Лично мне он близок.

Сильный заботится о слабом. Поскольку всем несовершенны и не каждый хочет заботиться по собственной воле, то государство включает свои механизмы, в основном через налогообложение. Я думаю, что у нас все прописано и нужно это осуществлять.

Однако сейчас осуществляется прямо противоположное, потому что у нас социальное государство ликвидируется в обоих его направлениях: в направлении демократии и в направлении социальной защиты. Какая у нас социальная защита?

Даже я, человек зарабатывающий большую часть жизни хорошие деньги, получаю пенсию 25 тысяч рублей. На эту пенсию жить в Москве невозможно.

Естественно, что я должен до гробовой доски работать, чтобы содержать себя, свою семью. Моя жена, которая является научным сотрудником, кандидатом наук, египтологом, получает пенсию в 14 тысяч рублей. В этих условиях мы живем, хотя я всегда исправно платил все налоги и отчисления, даже в тех случаях,  когда мог этого не делать.

Я знаю, что мальчик, которого берут в президентскую администрацию, сразу получает зарплату в 190 тысяч рублей. У нас типично коммунистическое государство, где человек попадал в ЦК и сразу же получал не только огромные деньги, но и огромные льготы. Все, что связано с благом простого человека, все хуже и хуже.

Ну и последнее – подъем пенсионного возраста. У нас начинают ссылаться на опыт той же Швеции и Германии. Понятно, что там пенсионный возраст 65 лет, но какие там при этом социальные льготы для стариков? А у нас их ждет нищета. И это в Москве, не говоря уже о регионах. Куда же уходят деньги? Они разворовываются, уходят в Панаму. Здесь Алексей Навальный делает благое дело, он показывает, куда они уходят. Они уходят в ту же президентскую администрацию или на военные авантюры в Украине или Сирии.

У нас глубоко больное общество. Его нужно исправлять снизу до верху.

— По инициативе ПАРНАС недавно проходил круглый стол, посвященный Конституции. Что обсуждали эксперты? Изменение Конституции в таком обществе это необходимость ли угроза?

— Партия выступила с инициативой, пригласила все партии демократической оппозиции и все они пришли, кроме Навального. Было несколько бывших министров. Участвовали Андрей Нечаев, Михаил Касьянов, Константин Мерзликин, Эмилия Слабунова, известные конституционалисты Тамара Морщакова, Михаил Краснов, Дмитрий Орешкин. Это было самое представительное сообщество интеллектуальных людей России.

Главное внимание было сконцентрировано на том, как выйти из сложившегося кризиса конституционным путем. Мы понимали две вещи: во-первых, нынешняя власть, безусловно, не пойдет ни на какое ослабление. Она скована страхом и желает сохранить все, как есть и еще больше завинтить гайки. К ней даже обращаться бессмысленно. Мы не выступаем в роли просителя у власти. Мы обращаемся именно к гражданскому обществу и предлагаем ему вариант возвращения к счастью, но политический.

Очень хороший пример — весенняя «армянская революция». Под давлением гражданского общества можно восстановить правопорядок. Нужно отменить те изменения избирательного процесса, которые были приняты при Путине.

Вместо сбора подписей на муниципальных выборах, например, предполагается небольшой залог. Это для индивидуальных кандидатов. А для партий сам факт регистрации дает право участвовать в выборах. Целый ряд таких вещей парламент должен принять под давлением улицы. После этого проводятся парламентские выборы. И после этого парламент предлагает формировать правительство.

Президенту надо либо самому предлагать парламенту министра, либо соглашаться на министра, избранного парламентским большинством. Естественно, президент никогда не шел по второму пути. И он должен его пройти под давлением гражданского общества. Таким образом в мы в рамках Конституции входим в парламентский процесс. Все эти документы мы сейчас готовим. Естественно, все зависит от улицы. Будет бензин — машина поедет, не будет бензина — машина не поедет.

Про фрустрацию и ускользание

— На ОГФ прозвучали итоги опроса, согласно которым россияне считают собственное будущее лучше, чем будущее страны. Как бы вы могли это объяснить? Насколько вы сами согласны с респондентам?

— Я думаю, у большинства людей такое происходит от отсутствия гражданского чувства. Это беда еще абсолютистской дореволюционной России, когда власть — это одно, а ты — другое. Ты власть не формируешь. Ты стараешься или эту власть использовать для своей карьеры, идешь в чиновничьи и партийные структуры, или пытаешься от нее дистанцироваться, ускользнуть и строить свою жизнь сам по себе. Но здесь не было третьего варианта — самому строить государственную власть. Он отчасти появился в старой России, когда появилось местное самоуправление, в большей степени — после 1905 года, когда появился парламент и многопартийная система. Уже открылись реально эти возможности, но тут пришли большевики и прекратили это безобразие.

После этого люди стали «ускользать» или использоваться власть для своей карьеры. В этом и ответ. Люди видят, что в государстве не все в порядке и пытаются устраивать свою жизнь, в том числе выезжая за границу. Но мы должны понимать, что ничего из этого не решает проблему. Если ты идешь в эту вертикаль, то ты мараешься ею, как марались в нацистской Германии, вступая в НСДАП, как марались в коммунистической партии.

Я знаю это по своему отцу — хотя он был военным и никогда не был именно партийным активистом — какие страшные шрамы оставляет участие в тоталитарной партии на душе человека. Слава богу, я никогда партии не состоял.

С другой стороны, «ускользание» тоже мнимое. Ведь как там ускользнешь? Бизнес контролируется, всюду тебя схватят, заставят расплачиваться за все, в итоге разорят.

Но и эмиграция не самый лучший выход. Потому что в любой стране будут в первую очередь заботиться о собственных гражданах. И в любой компании получит назначение тот человек, который имеет корни в этой стране. И это нормально. Поэтому нужно иметь в 10 раз больше талантов, чем средний житель той же Франции или Германии, чтобы сделать карьеру в этих странах. А таких людей очень мало, потому что в общем образование там лучше и средний уровень активной деятельности выше, поэтому, например, польские инженеры идут водопроводчиками в Англии.

И раз уж мы начали со счастья, то счастье наше зависит от того, какой мы сделаем свою собственную страну.

Про церковь

— Некоторым в нашей стране приходится уезжать вынужденно, если не сказать бежать, в том числе из-за уголовной статьи об оскорблении чувств верующих. Как вы относитесь к этой статье? Можно ли оскорбить чувства верующих?

— Я считаю, что у нас достаточно статей общего плана для таких случаев. Если человек пришел в церковь на богослужение и начинает там толкать людей и орать, то он просто хулиган и его нужно привлекать по статье о хулиганстве. Если он придет на любое другое мероприятие, то суть его правонарушения будет той же.

Не должно быть никакой специальной статьи о верующих. Они такие же люди, как и все остальные. Я сам верующий человек, но меня не оскорбляет, если кто-то говорит, что Бога нет. Человек имеет право думать так. Я готов с ним спорить в нормальных выражениях, если он полезет мне бить морду, то опять же нарушит совсем другую статью УК.

Не забудем, что у нас на этом фоне одна за другой оказываются вне закона религиозные организации, которые признаются экстремистскими. Это могут быть саентологи, иеговисты, баптисты и т.д. Но они точно такие же верующие, как и все остальные. Кто сказал, что христиане — мерило истины?

Мы можем так думать, можем спорить, но мы не можем вводить это в Уголовный кодекс. Поэтому реально чувства верующих ущемляет как раз государственный закон. В США никто не запрещает тех же саентологов, даже сатанисты там прекрасно существуют. Да, они нам не нравятся, но никто нам не позволил как гражданским людям определять меру истины. Если ты рисуешь карикатуры на патриарха или пророка, то ты отвечаешь только перед своей совестью и перед Богом.

Про рэп

— Сейчас запрешают концерты рэперов, Хаски и Элджея, творчество которых якобы имеет признаки экстремизма. Рэп стал весьма политизированным жанром. Как вы относитесь к этой музыке и к действиям государства?

— Не скажу, что я великий поклонник этого творчества, но волей-неволей я с ним пересекался, когда мой сын увлекался этими вещами: покупал подобную одежду, сам что-то писал и исполнял, говорил о каких-то людях.

Важно то, что Хаски популярен среди молодежи. Эти исполнители политизированы, но они честные люди. Вместе со всем обществом они переживают, как говорят психологи, фрустрацию. То есть огромное недовольство и огорчение.

Вообще я должен вам сказать, что куда бы я ни поехал и с кем бы я ни беседовал, я вижу подавленность и опущенность. Люди не знают, как быть, но знают, что так жить больше нельзя.

Естественно, что «барды» (рэперы — прим.ред.), как и барды моей молодости, те же Александр Галич и Юлий Ким, не боятся говорить правду. Это хорошая русская традиция. 

Также как Галича дико боялась и ненавидела советская власть, также боятся и современных кумиров. Потому что появляются властители умов молодежи. Их пытаются или подкупить, или лишить контакта с аудиторией. То ли Галича убили в Париже, или он умер, но в итоге он победил. Его слушают сейчас, а Брежнева с Громыко никто не читает.

Безусловно, как бы к [рэперам] сейчас не относились, они победят.

Атмосфера сейчас напоминает позднебрежневский период, когда верхушка цепляется за власть любыми способами. Путин сам решил имитировать советскую жизнь. Путину она привычна и естественна. Он в ней вырос. Он хочет ее воспроизвести вместе с собратьями по цеху. Поэтому я думаю, что с бардами все в порядке, пусть не унывают и поют.

вопросы: Наталья Рудакова

дополнительные материалы:

— Лекция Андрея Зубова «Самоуправление в Императорской России:

— Лекция Андрея Зубова «Что такое религия»

— Другие лекции историка Зубова